Представляем вашему вниманию адаптивный перевод колонки, написанной от первого лица знаменитым турецким писателем Орханом Памуком, и опубликованной в газете The New York Times. В статье Орхан вспоминает своего друга Ара Гюлера, которого называют “Турецким Картье-Брессоном” и “Глазом Стамбула”.
Ара Гюлер был великим фотографом современного Стамбула. Он родился в 1928 году в армянской семье в Стамбуле. Ара начала фотографировать родной город в 1950 году. На этих снимках он запечатлевал жизнь людей вместе с монументальной османской архитектурой города, его величественными мечетями и великолепными фонтанами. Я родился два года спустя, в 1952 году, и жил в тех же кварталах, в которых жил и он. Стамбул Ара Гюлера – мой Стамбул.
Впервые я услышал о нем в 1960-х годах, когда увидел его фотографии в Хаяте (Hayat), популярном еженедельном журнале новостей и сплетен, в котором особое внимание уделялось фотографии. Один из моих дядей был редактором в этом журнале. Ара опубликовал тогда портреты писателей и художников, таких как Пикассо и Дали, а также знаменитых литературных и культурных деятелей старшего поколения Турции, таких как писатель Ахмед Хамди Танпынар. Когда Ара впервые сфотографировал меня после успеха моего романа “Черная книга”, я с радостью понял, что состоялся как писатель.
Ара преданно снимал Стамбул более полувека, вплоть до 2000-х годов. Я жадно изучал его фотографии. Я хотел увидеть в них развитие и преобразование самого города. Моя дружба с ним началась в 2003 году, когда я изучал его архив из 900 000 фотографий. Я искал фотографии для моей книги “Стамбул. Город воспоминаний”. Он превратил большой трехэтажный дом, который он унаследовал от своего отца, фармацевта из Галатасарая, жившего в районе Бейоглу, в мастерскую, офис и архив.
Фотографии, которые я хотел использовать в своей книги, были не теми известными работами Ара Гюлера, о которых все знали. На них был образ меланхоличного Стамбула, который я описывал в той книге, мрачная атмосфера моего детства. У него было гораздо больше таких фотографий, чем я ожидал. Он терпеть не мог изображения стерильного, чистого, туристического Стамбула. Узнав о моей задумке, Ара без каких-либо проблем предоставил мне доступ к своим архивам.
Именно благодаря его городским репортажным фотографиям, которые появились в газетах в начале 1950-х годов, его портретам бедных, безработных и приезжих из деревни людей, я впервые увидел “неизвестный” Стамбул.
Рыбаки, сидящие в кофейнях и плетущие свои сети. Безработные мужчины, напивающиеся в тавернах. Дети, играющие с автомобильными шинами в тени рушащихся древних стен города. Строительные бригады, железнодорожники, лодочники, тянущие свои весла, чтобы переправить горожан с одного берега Золотого Рога на другой. Продавцы фруктов, толкающие свои тележки. Люди, бродящие на рассвете в ожидании открытия Галатского моста. Утренние водители микроавтобусов… Внимательность Ара Гюлера к жителям Стамбула – это свидетельство того, как он выражал свою привязанность к городу через людей, которые в нем живут.
Фотографии Ары как будто говорят нам: “Да, нет конца красивым городским пейзажам Стамбула, но главное – люди!” Важнейшей и определяющей характеристикой работ Ара Гюлера является эмоциональная взаимосвязь, которую он проводит между городскими пейзажами и отдельными людьми. Его фотографии также позволили мне понять насколько хрупкими и бедными оказались жители Стамбула, когда они были представлены на снимках на фоне монументальной османской архитектуры города, рядом с его величественными мечетями и великолепными фонтанами.
“Тебе нравятся мои фотографии только потому, что они напоминают тебе о Стамбуле твоего детства”, – иногда говорил он мне немного раздраженно.
“Нет!”, – протестовал я. “Мне нравятся твои фотографии, потому что они красивые.”
Но есть ли отличия между красотой и памятью? Разве вещи не красивы от того, что они немного знакомы тебе и похожи на твои воспоминания? Мне нравилось обсуждать такие вопросы с ним.
Работая с его архивом фотографий Стамбула, я часто задавался вопросом, что именно мне так сильно нравилось в них? Понравятся ли те же самые снимки другим? Есть что-то ошеломляющее в том, когда я смотрю на забытые и все еще живые детали города, в котором я провел свою жизнь, – машины, уличные торговцы, дорожные полицейские, рабочие, женщины в платках, пересекающие мосты, окутанные туманом, или старые автобусные остановки, тени деревьев и граффити на стенах.
Для тех, кто, как и я, провел 65 лет в одном и том же городе – иногда не покидая его в течение многих лет – городские пейзажи в конечном итоге превращаются в своего рода показатель нашей эмоциональной жизни. Улица может напоминать нам о боли увольнения с работы. Вид конкретного моста может вернуть чувство одиночества нашей молодости. Городская площадь может вспомнить блаженство любви. Темный переулок может быть напоминанием о наших политических страхах. Старая кофейня может вызвать воспоминания о наших друзьях, которых посадили в тюрьму. А платан может напомнить о том, как мы были бедны.
В первые дни нашей дружбы мы никогда не говорили с ним о его армянском происхождении и о трагической истории уничтожения османских армян. Эта тема остается запретной в Турции. Я чувствовал, что будет трудно говорить с ним на эту душераздирающую тему, которая может создать напряжение в наших отношениях. Он знал, что если начать говорить об этом, то ему будет сложнее жить в Турции.
За эти годы Ара стал немного доверять мне и иногда поднимал политические темы, о которых не говорил с другими. Однажды он рассказал мне, что в 1942 году, чтобы избежать непомерного “налога на богатство”, правительство Турции специально обложило им граждан немусульманской веры. Его отец, который был фармацевтом, чтобы избежать ссылки в трудовой лагерь из-за неуплаты этого налога, был вынужден покинуть свой дом в Галатасарае и скрываться месяцами в другом доме, ни разу не выходя на улицу.
Он также говорил со мной о событиях ночи 6 сентября 1955 года, когда политическая напряженность между Турцией и Грецией достигла пика. В эту ночь банды, специально организованные турецким правительством, бродили по городу и грабили магазины, принадлежащие грекам, армянам и евреям, а также оскверняли церкви и синагоги. Погромщики превратили центральный проспект Истикляль, где неподалеку жил Ара, в зону боевых действий (позже события этой ночи стали именоваться “Стамбульским погромом” – прим. пер.).
Армянские и греческие семьи управляли большинством магазинов на проспекте Истикляль. В 50-е года я ходил в эти магазины вместе со своей мамой. Они говорили по-турецки с акцентом. Когда мы с мамой шли обратно домой, я часто подражал их турецкому акценту. После этнической чистки 1955 года, целью которой было запугивание и изгнание немусульманских меньшинств города, большинство из них покинули проспект Истикляль и свои дома в Стамбуле. К середине 60-х годов почти никого не осталось.
Нам с Арой было комфортно говорить о том, как он фотографировал эти и другие подобные события. Тем не менее, мы до сих пор не касались уничтожения османских армян, его дедов и бабушек.
В 2005 году я дал интервью, в котором жаловался, что в Турции нет свободы мысли, и мы до сих пор не можем говорить о тех ужасных вещах, которые были совершены в отношении османских армян 90 лет назад. Националистическая пресса раздула мои слова. Меня доставили в суд в Стамбуле за оскорбление турецкой нации. Это обвинение может привести к тюремному заключению сроком на три года.
Два года спустя мой друг, журналист армянского происхождения, Грант Динк был застрелен в Стамбуле, посреди улицы, за использование слова “геноцид армян”. Некоторые газеты стали намекать, что я могу быть следующим. Из-за угроз убийства, которые я получал, обвинений, выдвинутых против меня, и порочной кампании в националистической прессе, я стал больше времени проводить за границей, а именно в Нью-Йорке. Я возвращался ненадолго в свой офис в Стамбуле, только никому не говорил, что я приехал.
Во время одного из таких коротких визитов домой из Нью-Йорка, в те самые мрачные дни после убийства Гранта Динка, я вошел в свой офис и сразу же зазвонил телефон. В то время я никогда не поднимал трубку офисного телефона. Между звонками были паузы, но все равно телефон звонил снова и снова. Это было непросто, но я в итоге ответил на звонок. Я сразу узнал голос. Это был Ара. “О, ты вернулся! Я сейчас приеду”, – сказал он и повесил трубку, не дожидаясь моего ответа.
15 минут спустя Ара вошел в мой кабинет. Он еле дышал и ругал всех на свете в свойственной ему манере. Затем он заключил меня в свои большие объятия и заплакал. Те, кто был знаком с Арой, знали, как он любил ругательства и сильные мужские выражения, и они поймут мое изумление, когда я увидел, что он плачет. Он продолжал ругаться и говорить мне: “Они не посмеют тебя тронуть, эти люди!”
Он не мог остановить слезы. Чем больше он плакал, тем больше меня охватывало странное чувство вины и я не мог сказать ни слова. Наконец-то, Ара успокоился. Он выпил стакан воды, будто это было его главной причиной прихода в мой офис, и ушел.
Через некоторое время мы снова встретились. Я снова стал потихоньку работать с его архивами, как будто ничего не произошло. У меня больше не возникало желания расспрашивать его о дедушках и бабушках. Великий фотограф уже рассказал мне все сквозь слезы.
Ара верил в демократию, где люди могли бы свободно говорить о своих убитых предках или, по крайней мере, свободно оплакивать их. Турция так и не стала демократичной страной. Успех последних 15 лет, периода экономического роста, основанного на кредитах, был использован не для расширения возможностей демократии, а для еще большего ограничения свободы мысли. И после всего этого роста и этого строительства, старый Стамбул Ара Гюлера стал, если использовать название одной из его книг – “Затерянным Стамбулом”.
Персональный сайт турецкого мастера: www.araguler.com.tr.
Подписывайтесь на наш Telegram и сообщество ВКонтакте. Также не забудьте послушать выпуски подкаста! 🙂
